К юбилею С.Г. Писахова. Из путевых очерков «Отъезды и приезды»
|
1905 год стал годом рождения Писахова — путешественника. Новгород, Новая Земля и Земля Франца-Иосифа, Печора, Мезень, Пинега, Онега. Восток, яркий, красочный – Турция, Греция, Палестина, Египет. Помимо живописных этюдов и зарисовок из своих путешествий привозит Писахов очерки – свои впечатления, где ярко и выразительно описывает страну, людей. В феврале 1919 года в газете «Возрождение Севера» были напечатаны два очерка Степана Писахова «Колизей» и «В Египте: У Гезехских пирамид». Так как по нашим сведениям они больше не переиздавались, мы решили дать возможность читателям ознакомиться с одним из них. Иллюстрации: картины С.Г. Писахова (1900-е) «Южный пейзаж», «Разрушенный храм», «Сфинкс» и копия статьи из газеты «Возрождение Севера» из архива АОНБ им. Н.А. Добролюбова. Колизей: Гамма впечатлений. Печатается по изданию «Возрождение Севера» от 3 февраля 1919 года. В тексте по возможности сохранена орфография и пунктуация оригинала. Накануне Пасхи, ночью, в колизее был назначен концерт при бенгальском освещении, в пользу бедных Рима. Афиши много дней громогласно об этом извещали, уверяли, что снаружи ничего не будет видно. Вход 2 лиры. Это слишком дорого для меня — две лиры! У меня всего пять, когда получу из России — неизвестно. Мой друг Фермо Канини говорил, что я буду в колизее безплатно. Платить будут другие «форестиере», а я буду не как посетитель, с котораго берут деньги, а как свой человек. Ежедневно бывая в колизее с перваго дня приезда в Рим, я познакомился и с хранителями и с сторожами те и другие были мои друзья. Ждать было трудно. Народ темными потоками двигался со всех сторон и вливался в колизей. Мне казалось, что там давно уже полно! Уже скоро скажут: - Довольно — больше ни один человек не поместится. Я знал арену колизея и теперь при такой массе людей она стала казаться маленькой. Желание быть там и боязнь опоздать росли во мне. В верхних ярусах колизея пробегали огоньки, там что то делали — бегали с фонарями. Но мой Фермо Канини не идет! Скрипучий, немного резкий голос с странными придыханьями как бы ударил меня, отбросил от колизея! - Вы наверное русский, наверное говорите по русски! Оглянулся. Передо мной размахивалось что то широкое, светло-лиловое. Вгляделся. Пожилая дама, очень пожилая, может быть лет шестидесяти, довольно полная и очень бодрая для своего возраста. Ея резкий голос, размахиванье руками и светло-лиловый костюм были слишком контрастны с тишиной неподвижной, как бы ждущей, с спокойным светом луны и с глубокими мягкими тенями. - О да, я русский, - о да, я говорю по русски! - Ах как это мило! Вы удивительно мило хотите быть нелюбезным. Но мы познакомимся. Меня зовут Софи Радецкая. Помните? Наверное помните! Что то мелькало в памяти. Радецкая, Радецкая.., не то анархистка, не то террористка... Вспоминая, я разглядывал ее. И вдруг он вся перестала быть контрастом с окружающим, а как то подчеркнула все. Она стала как бы воплощением яви, а окружающее стало сном на яву. - Как думаете, не будет ли это смешно или балаганно? Колизей и бенгальский огонь? Итальянцы могут выкинуть какую нибудь штуку. Потом обидно будет, что пошли. В колизее раздались звуки музыки. Нестройные, робкие, ищущие или зовущие. Музыканты настраивали или пробовали свои инструменты. Казалось, весь Рим услыхал их! Постройки новыя, недавния, отодвинулись, а Рим прежний, лучших дней его жизни, придвинулся и обступил кругом колизей, ожидая. - Идемте! Мы ринулись вниз! Только что я отдал две лиры, увидал Фермо Канини. Он махал руками и кричал: - Mio caro Ctefano! Ужели вы платили деньги? Он очень огорчился; ему было обидно, что я платил как обычный «форестьере». Чтобы как нибудь его утешить или его горяще-льющуюся натуру направить в другое русло – я представил его даме. Через минуту или две появился стул. Только один для дамы! Стул был поставлен на той части арены, над которой была ложа цезарей. Все это было так скоро: и знакомство, и почетное место, это я, только стоя на месте, заметил, что Софи Радецкая в вуали и с веером! Она все время неумолкая говорила, рассказывала, объясняла, что ей всегда жарко, а поэтому она носит веер, а вуаль защищает лицо. Но я мало ее слышал, как будто и голос скрипучий и вся лиловая фигура отходили куда-то, бледнели… Арена была переполнена темной сжавшейся массой. И все еще прибавлялись новые, жадные до зрелищ. А там, на местах для зрителей, где мелькали редкие огоньки, - там собирались зрители – тени. - Они тоже переполнили места, тоже жадно как и мы ждали зрелища. – Работа служителей, заканчивающих приготовления, их огни, не мешали зрителям – теням. С ложи цезаря зашелестел свесившись ковер - или это только показалось?... Свет луны делил колизей на две части: светлую, как бы с открытыми глазами и темную – притаившуюся. Обе пугали. Раздалась музыка, тихая, - тихая, нежная, как будто камни старые, просыпаясь, вспоминая, запели. Загорели огни! Много огней! Сразу весь колизей загорелся, засветился зеленым, белым, красным! Музыка вспыхнула ярко, сильно! Шумно вскинулась! Я же бежал по скамьям среди зрителей – теней, узнавал многих – крепко, спешно обнимал, целовал друзей милых, хороших, давно невиданных! Целовал в губы, глаза. Слышал ответныя объятья, поцелуи и вместе со всеми кричал: - Зверей, зверей на арену! Пусть ни один из них не уйдет отсюда! Повернувшись к ложе цезаря, кричал вместе с друзьями: - Здравствуй цезарь! Хвала тебе, давшему нам новое зрелище! Порой я как бы возвращался в явь, но очень ненадолго. Видел около себя толпу, слышал ее восторги... И снова торопился среди зрителей теней. Перескакивал через скамьи. Надо повидать всех друзей, всех обнять. Мы так неожиданно, так счастливо встретились! Мы уже решили не убивать толпу на арене. Пусть живут, а мы при свете огней заглянем внутрь ея! А музыка заглушит наш над ней хохот! Ха! Ха! Стены колизея, обычно тяжелыя, стали огненно-прозрачны. Поднявшийся дым неожиданно красиво достроил недостающие, даже надвинул новыя, зыбкия, огненныя арки. Тени римлян звали меня каким то чуть припоминаемым именем, а римляне живые, хранители колизея, подбегали ко мне, обращая мое вниманье на то или другое и желая узнать — доволен ли я? Нравится ли мне? Звали: Carissimo Stefano! Обнимая друга среди теней, я крепко обхватил голову Эмилио и с порывом восторга горячо поцеловал его! Праздник удался! Гордый успехом прибежал Фермо и, делясь восторгом, крепко обнял меня. Фермо показывал луну. - Смотрите, смотрите, кариссимо Стефано, луна сконфузилась, она покраснела от обиды, что не так красива, как колизей! И правда, задернутая дымом луна казалась тусклой, покрасневшей. - Тише! Цезарь говорит! Тяжело дыша, я остановился на холодной каменной скамье. Кажется я всех друзей уже обнял, кажется со всеми повидался? Тень от тента над ложей цезаря или тень, брошенная луной, мешает мне разглядеть лицо цезаря — его слова чуть долетают до меня. Цезарь дарует жизнь всем согнанным на арену — довольно. Забава кончена! Цезарь потешился, видя сокровенное всех — темной толпой сбившихся на арене. Огонь погас. С галлерей колизея, вместе с дымом понеслись тени- зрители. Загорелась громадная звезда из бенгальских огней. Сначала зеленая, потом белая, красная. Музыка заиграла итальянский гимн. При выходе нас ждал сюрприз — часть форума, ближняя к колизею, светилась так же, как только что светился колизей. Я бегом пустился по пустынным, сонным, гулким улицам, нарочно выбирал отдаленныея, нарочно кружил, лишь бы ни с кем не встречаться. Впечатлений было так много, огненных, музыкальных и еще каких то и еще каких то! Так много, что они не вмещались в меня, а неслись около огненным хрупким кольцом. Разговор встречных, один толчок — и этот круг волшебный, неповторяемый, мог разлететься! Самое трудное было пробежать по лестницам капитолия — могли встретится знакомые. В Риме их уже достаточно накопилось. Вот и моя улица, дом, где живу. Старый порта молча открывает двери. Не раздеваясь, бросился в кровать, я не снял ни пальто, ни шляпы, - в них тоже часть впечатлений, еще не уместившихся внутрь меня. Проснувшись, я понял, что все вобрал в себя. Теперь могу говорить, толкаться, даже разсказывать. Впечатлений уже не растрачу. Все убрано в те глубины, в которые я и сам не каждый день могу заглядывать. Днем бродил по Риму, а вечером снова пошел в колизей. Вечер был темный, сырой. Мелкий дождь брызгал, холодил, заставляя вздрагивать. Какой странный колизей! В дождливой темноте он иной и даже лучше, чем при луне. Колизей стал больше, тяжелее, своды сдвинулись. Какие то шорохи, как будто стены, уцелевшия от разрушения, тяжело и медленно дышут. И никого живого, даже сторож куда то скрылся от сырости. А под арками, у выходов столпились тени. Скапливаются новыя. Я хотел крикнуть, позвать кого либо, но не было голоса. А тени ждут какого то сигнала. Их уже много, очень много, молчаливых, ждущих. Может быть они не видят меня, не знают, что я здесь. Может быть собрались на свое обычное собрание? Я хотел бежать, но боялся движеньем обратить на себя внимание. Тихо, чуть ступая, я двинулся. Шум шагов так громко отозвался в колизее, так глухо — раскатно проворчал эхом под сводами, что я дико крикнул. - Эмилио! Кто дежурный сегодня, я не знал. Крикнул первое попавшееся имя, или страх подсказал. Эмилио уже крепко обнял меня, спрашивал, что меня испугало? Я прижался к нему и несвязно, кое как расзсказал, что меня испугали тени, что там, в темных переходах, под сводами, их много, а выходы - заполнены. Мой страх передался Эмилио. Обнявшись, оба вздрагивая от шума шагов, мы вышли из колизея. А там, сзади нас уже дан сигнал! Тени мечутся по арене, ищут нас! Милый Эмилио! Вчера я обнял его от восторга, сегодня от страха. Дождь перестал падать. Домой шел по самым людным, шумным улицам. Хотелось быть ближе к людям, толкаться, говорить — убедиться, что между нами нет никакой преграды, что кругом живые, реальные люди. Ст. Писахов. |
|
